Пани Чинская привлекла ее к себе.
— Мы понимаем друг друга, дорогое дитя. И поверь, что мы уже смогли оценить благородство твоих намерений. Не сомневайся, у нас тебя не встретят неприятности, напротив, ты найдешь открытые сердца и самую искреннюю помощь. Не говори больше никогда, дорогая девочка, что ты сирота, ибо с сегодняшнего дня у тебя есть мы и дом, который с этого момента стал и твоим домом.
Марыся снова склонилась к рукам пани Элеоноры, чтобы поцеловать и чтобы спрятать слезы, которые застилали ей глаза:
— Вы такая добрая, — прошептала Марыся. — Я даже не представляла, что пани такая добрая… мама.
Пан Чинский тоже был тронут. Улыбнувшись и крякнув, он сказал:
— Ну а сейчас, раз уж мы вспомнили о существовании нашего дома, я думаю, будет лучше, если мы все вместе туда отправимся. Поможем Марысе упаковать веши, после чего заберем ее в Людвиково.
— Разумеется! — поддержала мужа пани Элеонора. — Нет нужды оставаться здесь дольше.
Марыся снова покраснела, а Лешек сказал:
— Видишь ли, мама… Я боюсь, что моей Марысеньке было бы немножко неловко. В Людвикове столько гостей, людей для нее совершенно чужих…
— Значит, ты хочешь позволить ей остаться здесь? — удивилась пани Чинская.
— Боже упаси! Но у меня есть идея: я бы хотел поехать с Марысей в Вильно.
— Сейчас?.. На праздники?
— До праздников еще пять дней. Нам нужно туда поехать по двум причинам: во-первых, мы должны отблагодарить почтенного Косибу, которого посадили в тюрьму за то, что он спас нам жизнь. Хочу поручить его дело Вацеку Корчинскому. Такой адвокат может выиграть любое дело. Я не прощу себе, если упущу хоть малейшую возможность отблагодарить человека, которому так обязан и который так безгранично привязан к Марысе.
— Да, это очень разумно, — согласилась пани Элеонора.
— А вторая причина заключается в пополнении гардероба моей королевы. Лично я не придаю этому никакого значения, но мне бы хотелось, чтобы среди людвиковских гостей она не чувствовала себя неловко. Надеюсь, что с помощью пани Корчинской мы решим этот вопрос.
— И здесь я согласна с тобой, — кивнула головой пани Чинская. — Но я не могу полностью положиться на вкус пани Корчинской, поэтому поеду с вами сама, чтобы лично заняться таким важным делом.
— Мама! Ты — ангел! — воскликнул Лешек.
Он, действительно, был бесконечно благодарен матери за такое решение. Ему хотелось, чтобы Марыся, перед тем как поехать в Людвиково, сблизилась с кем-нибудь из родных, чтобы ей легче было справиться со своим новым положением. Зная настоящий талант матери в общении с людьми, он не сомневался, что под ее влиянием такая интеллигентная и утонченная девушка, как Марыся, даже за столь короткое время научится многому, и прежде всего, раскованности в общении, что, как правило, в новом обществе дается далеко не каждому.
Спустя полчаса Чинские уехали, так как пани Элеонора должна была собраться в дорогу Лешек и Марыся остались. Они собирались выехать через два часа, чтобы встретиться с матерью на вокзале. Тем временем в пристройку зашел старый Прокоп и пригласил обоих на ужин. Тот факт, что молодой хозяин Людвикова берет в жены девушку из-под его крыши, был для него, как он говорил большой честью, поэтому на столе появилась бутылка вишневой наливки, а в адрес молодых хозяин произнес длинную речь насыщенную высказываниями из Священного писания и личными философскими рассуждениями.
На ночной поезд, как правило, приезжало мало пассажиров. Но в тот день, накануне праздников, в зале ожидания собралось много жителей городка, направлявшихся в Вильно за покупками. Появление Лешека с Марысей в сопровождении пани Чинской вызвало понятную сенсацию. Начальник станции счел своим долгом поздороваться с пани Чинской и поинтересоваться:
— Уважаемая пани бежит из наших краев на праздники?
— Нет. Мы возвращаемся через несколько дней, — ответила пани Чинская. — Еду с сыном и будущей невесткой решить кое-какие вопросы.
У начальника от неожиданности отвисла челюсть, а Лешек удовлетворенно улыбнулся и подумал: «Ну, завтра сплетницам будет о чем поговорить и в Радолишках и по всей округе».
За тюремной пекарней лопнула канализационная труба. Заключенных, приговоры которых еще не вступили в силу, не заставляли работать, но Антоний Косиба сам просился на работу. Он предпочитал тяжелый физический труд, безделью в душной камере, где нужно было выслушивать рассказы соседей о драках, разных воровских операциях и подобных планах на будущее. После таких пустых дней приходили мучительные бессонные ночи. Поэтому, когда нужно было разгружать уголь, очищать двор или крыши домов от снега, носить картофель в кухню, он первым вызывался поработать. Потом, измученный, он засыпал мертвым сном и у него не оставалось времени думать о себе, о Марысе или еще о чем-нибудь.
Приговор он принял с покорностью, безропотно и, хотя считал меру наказания вопиющей несправедливостью, не восставал против него. К несправедливости он привык уже давно. Она не возмущала его, не удивляла, даже не огорчала. Антоний знал, что бедный человек должен привыкнуть к ней, как к слякоти и морозам. Бог, который посылает ненастье, создал также и злых, жестоких, жадных и бесчувственных людей.
От апелляции Антоний Косиба тоже ничего для себя не ждал. Одно лишь мучило его и не давало спать по ночам: как живет без него Марыся?
Правда, зная Прокопа Мельника, он не допускал мысли, что в его доме девушку ожидали неприятности, но ведь для такой девушки, как она, уже само одиночество становится оскорблением… А ведь он столько ей обещал!.. Так красиво представлял, как они заживут под одной крышей. Конечно, пришлось бы брать у больных деньги, особенно у богатых, чтобы приобрести для Марыси книги, которые она так любит, и красивые платья, которые больше подходят к ее нежной красоте, чем простые ситцевые. С утра он работал бы на мельнице, после обеда вместе с ней принимал бы больных, а вечерами Марыся своим звонким голоском читала бы вслух разные стихи и романы.